СТРУКТУРА

РЕГИОНАЛЬНЫЕ ОТДЕЛЕНИЯ

КОНКУРСЫ

6 апреля 2023

Подведены итоги конкурса на лучшую ветеранскую организацию в 2022 году
11 октября 2022

Положение о конкурсе «Лучшие региональные отделения МООВК по итогам года»

ПОИСК

Апр 22

Об участниках ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС

Владимир Николаевич Захаренков

Заместитель главного инженера по эксплуатации Смоленской АЭС, звания: «Отличник атомной энергетики», «Заслуженный энергетик Российской федерации», «Ветеран атомной энергетики и промышленности» за ликвидацию аварии на ЧАЭС награжден Орденом Мужества.

В сентябре 1986 года я вторую неделю был в должности заместителя начальника турбинного цеха-2 (ТЦ-2) САЭС. Когда пришёл запрос с ЧАЭС от Э. Н. Поздышева о срочном командировании руководителя для подмены на 10 дней начальника турбинного цеха ЧАЭС, Е. М. Сафрыгин, исполнявший обязанности директора, вызвал меня: М. А. Батутин (начальник турбинного цеха-2) уже переводился в управление капитального строительства, а на «хозяйстве» первой очереди был один А. Я. Токарев. Три часа на сборы и в дорогу. Это было 6 сентября.

Что входит в обязанности начальника эксплуатационного цеха в период «послевоенного» восстановления? ЦК КПСС поставило задачу: ввести в работу три блока ЧАЭС к 31 декабря 1986 года. Владимир Николаевич Нестеров, начальник турбинного цеха-3 ЧАЭС, исполнявший обязанности начальника ТЦ-1, за пару часов ввёл меня в обстановку, познакомил с основными сохранившимися специалистами и уехал. В цехе было около 40% «довоенного» состава. В машинном зале персонала не было. Оперативники обитали на блочном щите управления. Надо было собрать любыми средствами людей – многих эксплуатационников- чернобыльцев на АЭС не было. Собрав людей, вывести их «в поле», то есть в машинный зал, и приступить к восстановлению оборудования и систем в условиях продолжающейся дезактивации. География станции мне была знакома: в 1979-1980 годах стажировался на аналогичном блоке №1 КуАЭС, а в 1982 году перед пуском нашего первого блока приезжал «за опытом».

Выполнить ревизию, ремонт, техническое освидетельствование и опробование оборудования без эксплуатационников в «поле» невозможно. Поэтому самой трудной задачей оказалась первая – изменив психологию людей, сделав их единомышленниками и соратниками общего нужного дела, повести к цели. До сих пор с благодарностью вспоминаю «коренных» чернобыльцев-турбинистов, оказывавших мне неоценимую помощь: Спориш Александра и Виктора Сову – начальников смен, ведущего инженера Раису Сергеевну Спориш, заместителя начальника ТЦ по ремонту, Ковунец Александра Адамовича. С Сашей Ковунцом мы жили потом в каюте на теплоходе в Зелёном Мысу. В турбинном цехе нашли достаточно свободный и с толстыми стенами бокс, вычистили его, добыли кондиционер, фильтры, протянули связь и к 15 сентября персонал смены ТЦ обосновался в машинном зале.

В цехе вовсю продолжалась дезактивация. Руководил дезактивацией Д. А. Васильченко – руководитель подразделения по дезактивации ЧАЭС. Но на окнах ещё висел свинец, крыши машинного зала и деаэраторной этажерки ещё «светили». Составили план, расписали силы и сроки и приступили к восстановлению всего и вся – от береговых насосных до систем подачи технической воды, от дизель-генераторных до систем пожаротушения, от турбин и генераторов до ТФУ (приближалась зима). Системы пожаротушения, как и у нас, – это вся территория станции, включая кровли, поэтому видеть довелось всё: и завалы, и проломы, и бульдозеры в свинце. Техническую воду ездили подавать на танке, а упавший вертолёт тушили стволами через окна машзала.

Период работы на ЧАЭС оказался много длиннее 10 дней. По настоянию Николая Александровича Штейнберга, бывшего тогда главным инженером, Леонид Михайлович Воронин, заместитель председателя Государственной комиссии, продлил мою командировку на месяц. Работать со Штейнбергом было легко и интересно: он тоже окончил ТЭФ МЭИ и общий язык поэтому был. Очень плотно работали с директором Э. Н. Поздышевым, как всегда неутомимым и во все дела вникающим. Вообще-то тяжёлое время отложилось ощущением взаимодоверия, самоотверженности и умением взять груз принятия решения «на себя», отсутствием чванства. Можно было | просто обговорить и решить проблему с заместителем министра, попросить у генерала танк, чтобы притащить с 5-го блока питательный электронасос. В период подготовки к пуску и пуска 1-го и 2-го блоков на ЧАЭС было много смолян. Рядом трудились А. И. Волошин, Ю. Н. Бажул, Н. И. Серов, Ю. Н. Самойленко, В. В. Голубев.

Заместитель Председателя Совета Министров СССР Борис Евдокимович Щербина часто бывал на АЭС. Перед самым пуском первого блока Э.Н. Поздышев привёл его с комиссией к запускаемому турбогенератору-2. В машинном зале вчера сняли свинец, но режим применения средств индивидуальной защиты никто не отменял. Поэтому когда, поднявшись из бокса турбины на 12-ю отметку, я увидел людей без «лепестков», то тут же сделал им резкое замечание. Кажется, даже с «русской» лексикой (Щербину в каске не узнал). Поздышев, которого я только теперь разглядел в толпе, дёрнул меня за рукав: «Ты что, это Щербина!». Я снова нырнул в бокс. Вечером на заседании комиссии Щербина вспомнил эпизод в машзале и одобрил «одинаковые требования для всех». А вообще-то от Щербины у меня осталось по нескольким встречам впечатление как о человеке неукротимом, взрывном и самоотверженном.

После пуска 2-х чернобыльских блоков я отвечал за строительство и пуск 3-го блока САЭС, ХОЯТ САЭС, занимался внедрением мероприятий, повышающих безопасность АЭС, поэтому на вопрос о моём отношении к атомной энергетике одним словом не ответишь. Но я знаю твёрдо: добросовестное и взвешенное отношение к самой сложной технике позволит избежать катастроф. Прогресс остановить невозможно, всегда будут опасные производства. На 100% за их безопасность отвечает человек. Когда человек начинает пренебрежительно относиться к технике или к людям, ею управляющим, возомнив себя всемогущим и всезнающим, «железо» его накажет. Обдуманное и взвешенное развитие атомной энергетики должно продолжаться.

 

Юрий Григорьевич Бажул

Электрослесарь цеха тепловой автоматики и измерений Смоленской АЭС, звание «Ветеран атомной энергетики», за участие в ликвидации аварии на ЧАЭС награжден медалью ордена «За заслуги перед Отечеством» II степени, в настоящее время на пенсии.

Впервые слово «Чернобыль» зазвучало, как только мы собрались на работе 26 апреля. Что произошло, никто толком не знал, и никакой информации не было. Но о том, что произошло нечто страшное, уже все догадывались. Прошла информация, что уже отправлены на ЧАЭС наши дозиметристы с приборами для работы в сильных полях.

Через день вернулись машины, которые доставляли на ЧАЭС дополнительные стержни для остановки реакторов, и они были помещены в транспортном коридоре под охраной дозиметристов, так как от них исходил очень высокий уровень радиоактивного излучения.

Первое официальное сообщение было 29 апреля в вечерних новостях, да и то не было никакой конкретики. Сообщили, что поврежден реактор четвертого блока, масштабы уточняются.

Впервые в командировку на ЧАЭС я был направлен в январе 1987 года. Выехали вместе с Гульченко В.И., старшим мастером СУЗ, взяли с собой некоторую аппаратуру и личный инструмент, и, как оказалось, не зря. Хоть нас заверяли, что там великолепное снабжение и есть все, на деле вышло как всегда: все надо было искать.

Первые впечатления от увиденного были тяжелыми. Очень много людей было одето в военную форму, да и военнослужащих было очень много. И время делили на «до» (войны) и «после» (войны). Нам предстояло провести комплекс работ по восстановлению и модернизации логики СУЗ. Объем работы был очень большой, но, как говорят, глаза боятся, а руки делают!

Начали с добычи проводов, для чего пришлось идти на разрушенный четвертый блок и там разбирать то, что осталось от четвертой логики, а потом все добытое дезактивировать и пускать в дело. Также провели работы по дезактивации всех блоков питания и ТЭЗов логики СУЗ.

После этого приступили к модернизации стоек логики, проверке ТЭЗов и устранению выявленных дефектов. Объем работ был довольно большой. Ничего, справились! Работа продолжалась до марта. За это время мы провели все подготовительные работы для сдачи логики приёмной комиссии и ввода в строй, модернизацию, ремонт и комплектацию. На этом первый этап был завершен, и мы вернулись домой.

Во второй раз я поехал на ЧАЭС для производства пусконаладочных работ и сдачи логики СУЗ государственной приемной комиссии. Работы производили с Бониным В.Б. Был ещё один товарищ от ЛАЭС, но, к сожалению, его фамилию не помню. Помню только то, что он был из оперативного персонала.

Благодаря уникальной памяти, которой обладал Бонин, работу удалось выполнить в короткий срок, правда, работали, не выходя со станции несколько дней. Отдыхали там же.

За эту работу получили личную благодарность от директора станции Уманца, а впоследствии я был награжден медалью «За заслуги перед Отечеством» второй степени.

Вспоминается не только тяжелая работа, но и забавный эпизод.

На короткое время мне было необходимо съездить домой, а в Чернобыле мы жили вместе с офицерами из Москвы. Они на следующий день должны были ехать в Киев и предложили меня довезти до Киева. Я с радостью принял предложение, и на следующий день мы выехали, но военным было запрещено перевозить гражданских лиц. Чтобы избежать неприятностей, мне предложили одеть приготовленный офицерский бушлат с погонами подполковника и шапку. Одел с удовольствием. Была зима, февраль месяц, а одежда чистая и теплая.

В Киеве меня должны были встретить сотрудники, с которыми я познакомился в Чернобыле. Ну и встретили!!! На работе меня знали, как слесаря, а Владимира Гульченка как мастера, а тут не слесарь Юра, а подполковник, и с ним еще два майора! Был шок! Я от усталости не смог понять их поведение и после короткого и невнятного разговора поехал дальше.

Тем временем эти сотрудники поспешили сообщить на станцию, что Юра вовсе не слесарь, а подполковник. А кто же тогда Володя и какое у него звание? И были обиды на то, что им не верят и устроили за ними слежку.

Поскольку Гульченко не знал о переодевании и понять ничего не мог, то оправдывался вполне искренне, но чем больше оправдывался, тем больше не верили. Развеять настороженное отношение к нам не смогло и мое возвращение на работу. Доводы о том, что я хороший специалист не помогли. В ответ говорилось что ТАМ (!!!) тоже хорошие спецы сидят! Нам так до конца никто и не поверил, и даже во время моей второй командировки ощущался некий вакуум вокруг меня.

 

Борис Михайлович Захаров

Начальник цеха тепловых и автоматических измерений Смоленской АЭС, звания: «Ветеран атомной энергетики».

На ЧАЭС я попал 10 мая 1986г. Вообще это было целое приключение. 9.05.1986г к вечеру домой ко мне прибыл курьер с приказом директора о том, что 10 мая мне предписывается отбыть в командировку на ЧАЭС. В три часа ночи команда Смоленской АЭС, в состав которой вошли заместители начальников основных цехов: электрического, тепловых автоматических измерений, реакторного, турбинного, химического, и несколько операторов турбинного цеха, отбыла в Москву на микроавтобусе.

Нас привезли в аэропорт Быково. Была весна, стояла очень теплая погода, всё расцветало, но в воздухе витало какое-то напряжение.

Мы были одеты в синие рабочие спецовки, на многих резиновые сапоги и у каждого был целлофановый мешок со средствами индивидуальной защиты. Наше появление в аэропорту вызвало некоторое замешательство среди пассажиров. Хотя сообщение об инциденте на ЧАЭС прошло по всем каналам радио и телевидения, народ ещё не был готов к восприятию той ужасной катастрофы, которая произошла в Чернобыле. Вокруг нас стали слышны речи: «Это кто такие? Наверное, ЗЭКи». Через час нас на спецрейсе самолетом ЯК-40 отправили в Киев. Вместе с нами летели специалисты НИКИЭТ, ВНИИАЭС. Разговоры были одни: что произошло и как это могло случиться.

После двух часов полета наш самолет приземлился в аэропорту Жуляны в Киеве, где нас ждал автобус.

При выходе из самолета поразила тишина, которая стояла вокруг. После посадки в автобус разговоры сразу все прекратились, все прильнули к окнам, за всю дорогу не было произнесено ни слова. В этот день мы ничего не увидели, машин на дорогах было мало, а люди, напуганные всякими слухами, предпочитали сидеть по домам. Автобус прибыл в пионерский лагерь «Сказочный», который находился километрах в 25 от г. Припять.

Здесь проживали работники станции и командированные, которые приезжали с других АЭС.

Здесь поразили три вещи: огромное кладбище брошенных легковых машин и две огромные кучи вещей перед въездом в лагерь: одна – «грязная» спецодежда, другая – «грязная» обувь. Перед входом в лагерь нас проверили на радиоактивность и пропустили в жилую зону.

В лагере жило много народа, в каждом корпусе проживали работники цехов Чернобыльской станции. Нас поселили в актовом зале, где стояло около сотни кроватей, и проживали командированные.

Все работники станции находились в подавленном состоянии, потому что, кроме потери дома, многие не знали, где находятся их родные, т.к. информация кого, куда увезли, ещё не полностью дошла, до людей.

В этот вечер ничего конкретного мы не смогли узнать, т.к. кто-то принёс слух, что в госпитале умер ещё один облученный.

На следующее утро на автобусе мы отправились в сторону Чернобыля. По дороге до Чернобыля нас сопровождала тяжелая, гнетущая до звона в ушах тишина, разговоров совсем не было слышно. При въезде в Чернобыль поразило полное отсутствие людей на улицах, но больше всего подействовало белье на балконах, которое хозяева не успели снять при эвакуации.

Не доезжая километров 10 до Припяти, мы пересели в бронетранспортер. Здесь, наверное, впервые я ощутил ужас того, что произошло. Вдоль дороги на станцию стояло огромное количество брошенной техники. Это были легковые машины, самосвалы, какая-то военная техника, которую я видел впервые. По- видимому, в первые дни сюда гнали всё без разбора, не предполагая, что же произошло. Теперь все это было кладбищем техники, за управление которой никто никогда не сядет.

В бронетранспортере мне досталось место около перископа, и я мог видеть всё вокруг, причём в приближении. Рядом стоял армейский дозиметр, стрелка которого ходила ходуном, показывая иногда десятки рентген. Я с жадностью смотрел в окуляры, но то, что я увидел, превзошло все мои ожидания. Хотя я был готов морально ко всему, но вид черных обгоревших колонн, которые возвышались над машзалом четвертого блока ЧАЭС, меня сразил сразу. Черные колонны – это всё, что осталось от шатра четвертого реактора. Эта картина мне долгие годы снилась по ночам в тех снах, когда я никак не мог выйти из лабиринтов помещений Чернобыльской АЭС.

Нас привезли к АБК, откуда мы двинулись в сторону 3 блока.

Четкой программы действий по ликвидации последствий катастрофы еще не было, и для чего нас прислали сюда, не было понятно. Каждый из нас пытался помочь хоть чем-то, потому ходили снимать радиационные поля на блоке №3, я несколько раз выходил на дежурство в смену.

В памяти отложились три события: это первая встреча с работниками ЧАЭС на блоке №3; работы по прокладке тоннеля под 3 и 4 реакторами; вид разрушенного четвертого реактора ЧАЭС.

В первый день, взяв самый примитивный армейский дозиметрический прибор ДП-5, я пошел в сторону четвертого блока для замера дозиметрических полей.

Сначала я зашел на БЩУ-3, из дежурных здесь находился только один человек (кто это был, уже не помню, но наш разговор остался в памяти на всю жизнь). Как известно, город Припять и Чернобыльская АЭС были построены в красивых местах. Река Припять, природа, благоустроенный современный город, действующая АЭС, близость Киева почему-то сыграли злую шутку с персоналом ЧАЭС.

Конечно, не всем, но некоторым работникам ЧАЭС было присуще зазнайство, чванство, какое-то тупое превосходство над работниками других АЭС. Это почувствовал ещё в 1982году, когда был здесь на стажировке.

И вот в разговоре на БЩУ-3 я услышал странное заявление, что они, т.е. чернобыльцы, давно подобное событие ожидали, но на других АЭС, мотивируя это тем, что они, т.е. работники других АЭС, живут в болоте, степях и вообще… На что я ответил, что хоть мы и живем, и работаем непонятно где, но живем в своих домах.

Что это было: агония после взрыва, упертость или слабая защита своей репутации. Но ведь это было.

Что-то подобное повторилось через несколько дней в «Сказочном». Только объявили, что всем участникам ликвидации аварии будут платить пять окладов. Сразу же нашлись такие, которые из-за чрезмерной жадности стали раздражаться, что понаехали тут разные получать их гроши, они и сами смогут делать это хорошо. Да если бы эти люди понимали тогда, что они сотворили, но бог им судья.

Идя по отметке 10 блока №3, в окно я видел, что со стороны блока №3 роют тоннель в сторону блока №4. Это делалось для того, чтобы подвести под разрушенный реактор дополнительный фундамент. Тоннель делали молодые здоровые ребята-шахтеры, которые приехали не за «грошами», а по велению сердца.

Почти все они стали инвалидами, многих уже нет в живых. Эти ребята до конца не понимали, что такое радиация. Тогда большинство людей в СССР не знали, чем им лично грозит Чернобыль. По своей наивности, выходя на воздух, ребята снимали все маски, курили, смеялись, а вокруг свирепствовала радиация. Лозунги «Надо», «Кто, если не я» тогда воспринимались в прямом смысле, никто не задумывался о последствиях. Самое страшное было то, что понимание случившегося пришло только позже, а тогда, в мае 1986 года, привлекали всех без разбора, чтобы хоть что-то сделать. Но тогда был другой менталитет у людей. Все рвались в бой, не осознавая последствий.

Чем ближе приближался к четвертому блоку, тем сильнее становилась радиация. Показания приборов в разных местах колебались от нескольких рентген до десятков рентген. Здравый смысл говорил: не суйся туда, но любопытство взяло верх, и на отм. 43 я подошел к краю «бездны», которая зияла в месте, где должен был быть шатер реактора №4. Вместо здания реактора зияла пустота, где-то внизу верхняя плита реактора одной стороной торчала вверх, в стороне деаэраторной этажерки валялся искореженный остов РЗМ, над реактором вился легкий дымок, а на нем кучей навалены обломки строительных конструкций и что-то ещё. Все это я наблюдал несколько секунд, стрелка прибора зашкаливала, и тут сыграл инстинкт самосохранения. Но вид разрушенного реактора запомнился на всю жизнь.

Потом были рабочие будни – дежурство, поездки на АЭС. Но всё это как-то быстро ушло. В памяти остались только вид черных колонн реактора, разрушенное плато реактора и люди. В конце мая я вернулся в Десногорск, но еще долго снились кошмары Чернобыля.

Со мной были зам. начальника электроцеха Бычков Сергей Александрович, зам. начальника турбинного цеха Константинов Павел Харлампович и другие.

Часто слышишь от людей – Чернобыль, что это, как? Мы не выбирали себе трудностей, просто ЧАЭС прошла тяжелым катком через нашу жизнь, этого забывать нельзя. Чернобыльский саркофаг- это памятник человеческой глупости, дурости, чванства, зазнайства и, наряду с этим, всем тем безвестным труженикам, которые спасали мир от катастрофы.

Поэтому могу сказать: «Люди, прежде чем бросить камень в чью-либо сторону, задумайтесь: а заслуживает ли человек этого?». Легко говорить о том, чего не видел и не делал. Сделать глупость всегда легко, поправить очень трудно.

 

Геннадий Арсентьевич Сковорода

Начальник отдела радиационной безопасности Смоленской АЭС, звание – «Ветеран атомной энергетики», за ликвидацию аварии на ЧАЭС награжден орденом Трудового Красного Знамени, в данное время на пенсии.

В командировку в Чернобыль я отправился 30 июня и был там по 29 июля 1986 года, выполнял обязанности начальника отдела радиационной безопасности ЧАЭС. В мои обязанности входила организация радиационного контроля в помещениях ЧАЭС и в 30-км зоне, допуск персонала к радиационно-опасным работам, дозиметрический контроль персонала, его инструктаж, проверка знаний и многое другое. Работа осложнялась тем, что наряду с работниками отдела, было довольно много командированных с других АЭС, различных НИИ, студентов старших курсов вузов.

Жили в пионерлагере «Сказочный», уезжали на ЧАЭС в 7 утра, возвращались в 20 вечера. После ужина – инструктаж, проверка знаний, оформление разных документов. На сон оставалось 5-6 часов, и снова на работу. Выходных не было.

Ежедневно проводились оперативки разных уровней, самая главная была у директора Эрика Николаевича Поздышева. Спрос за невыполнение заданий без причины был жесточайший. В это время на ЧАЭС работали Васильченко Д.Л., Самойленко Ю.Н., Голубев В.В. и ряд других работников САЭС.

Для нас это была обычная работа в необычных условиях, которые требовали от каждого полной отдачи сил, не считаясь ни со временем, ни с бытом.

Прискорбно, что Чернобыльская авария затормозила развитие атомной энергетики на 10-15 лет. Однако альтернативы атомной энергетике в обозримом будущем нет.

 

Виталий Карлович Карпинский

Ведущий инженер цеха тепловой автоматики и измерений Смоленской АЭС, ветеран атомной энергетики, за участие в ликвидации аварии на ЧАЭС награжден медалью ордена «За заслуги перед Отечеством» II степени, в настоящее время на пенсии.

В 1986 году работал на Смоленской АЭС мастером цеха ТАИ.

Начиная с середины августа 1986 по март 1987 года я неоднократно был командирован на ликвидацию последствий аварии на ЧАЭС в качестве производителя пуско-наладочных работ на оборудовании цеха ТАИ 1, 2, 3, энергоблоков ЧАЭС, остановленных во время аварии. Нашей бригаде пришлось заниматься дезактивацией, демонтажом и ремонтом снятого оборудования, сдачей его на поверку метрологам и последующей установкой по месту. Особенность работы заключалась в том, что оборудование располагалось на минусовых отметках машинного зала, где радиоактивный фон был не менее 3-5 бэр, а в некоторых местах он достигал 6-9 бэр. Мы заранее обходили с дозиметрическим прибором рабочие места, сравнивали свои замеры со службой дозиметрии, согласовывали пути следования, места сбора радиоактивных отходов, определяли фонящие места и количество свинца в рулонах, который был необходим для закрытия этих мест. Для уменьшения поглощенной дозы было введено обязательное правило: в опасных помещениях работать только на свинцовых половиках, а передвигаться в коридорах только бегом.

До устройства на Смоленскую АЭС я работал в Томске-7 на химкомбинате и очень хорошо знал, что такое высокие радиоактивные поля и как действовать. Эти знания очень помогли в Чернобыле не только мне, но и тем, с кем работал рядом. А еще хочу сказать о Владимире Николаевиче Захаренкове, который был командирован в качестве начальника турбинного цеха со Смоленской АЭС. Прежде чем куда- либо направить специалистов, он сам изучал обстановку и жестко требовал выполнять все предписанные условия, разносил в пух и прах тех, кто бравировал опасностью. Он предупреждал, что сегодняшняя беспечность может закончиться печально. Мы работали в помещениях, залитых радиоактивной водой, затем откачанной, радиоактивный уровень там зашкаливал. Работали, закрыв все свинцовыми ковриками, и только определенное время. Думаю, если бы не соблюдали положенные требования, я бы сегодня уже не писал эти строки.

А еще мне запомнилось вот что. Я родился и вырос в Сибири, где привозных фруктов почти не было. В Чернобыльской столовой, где мы питались, был организован шведский стол с фруктами. Я впервые увидел и попробовал огромные прозрачные сладкие груши, а рядом с фруктами стояли таблички от жителей Азербайджана, Молдавии, Грузии, Армении с пожеланиями справиться с общей страшной бедой. Эти бесхитростные слова вселяли уверенность, что сообща мы все преодолеем.

Сегодня я хочу сказать по поводу атомной энергетики: она требует бережного отношения, здравого подхода и высокой квалификации специалистов. И не дай же Бог никому, кто работает в отрасли или придет в нее работать, забыть горькие уроки Чернобыля.

Источник: книга “Я тебе в пояс поклонюсь” – 2010 г.

автор Пришлецова Е.И.

почетной пенсионер атомной отрасли

 

 

+7 495 783−01−43 доб. 1192
+7 495 647−41−50 доб. 1192
Почтовый адрес: Москва, 109507, ул. Ферганская, 25
e-mail: info@moovk.ru
Межрегиональная общественная организация ветеранов концерна «РОСЭНЕРГОАТОМ»
© 2012 все права защищены
© 2012 Заказать сайт-визитку Brand Energy